Кубок метелей - Страница 23

«Ваша тайна давно взволновала меня, и я поднял в зарю мое лицо, но – удаленные мы друг от друга туманным временем. И то печально уходил от вас, то приближался, теряя покой свой.

«Струна за струной обрывалась меж нами».

«Мир не беспеременен. Он мчится вперед. Перебрасывает будущее в прошлое.

«У него есть крылья улететь от настоящего.

«Это значит, что прошлого нет: оно умаляется.

«Временная струя вытекает из разбитой чаши.

«Когда чаша иссякнет, перестанут струиться временные струи.

«Меня посетит забвение».

«С грустью перебираю события, заливаемые временем: мы не знали друг друга.

«Мне казалось – мы оба любили. И вот я один: один, как перст.

«Пусть вы влюблены – влюблены в старую смерть, но ваш долг – сиять для жизни.

«Это я пишу ясно и просто.

«Прощайте. Время изорвет мою черную грусть».

Над ним было ясное небо, и тучка, повитая грустью, глядела лазурными пролетами.

Она глядела, она провеяла вздохом: «Ничего не умерло,

«Все вернется.

«Да, все вернется».

Она глядела: она провеяла вздохом.

Не глядел на облако. На щеках застыли две слезы. Протянулись его руки. Разрезали голубую зеркальность, словно скорбные, четкие лилии.

Был у него только один путь к несказанному, да и он угасал.

Вечность потухла для него.

Золотая осень

Шла с седым, знаменитым мистиком. Он приехал проститься.

Он уезжал от них в монастырь.

Он ей говорил: «Еще немного.

«И я уеду в сосны. Я уйду от вас.

«Но вы сами ко мне придете».

Было холодно и ясно.

Ничего не изменилось. Изменилась она.

Получила письмо.

Седой друг надвинул широкую шляпу, грустно склонился и уставился в землю.

Зашептал – заблистал жемчужными зубами:

«Этот мир – мир погибший.

«Здесь все погибают».

И Светлова улыбнулась: «Я больна. Я хочу с вами ехать на север, в монастырь.

«Уезжаю отсюда к соснам».

Она была, как смерть, бледна.

Старый друг еще глубже надвинул фуражку.

Шли.

И шуршали сухими листьями.

Им открылась неоглядная даль.

И, протягивая руки, сказала: «Солнце закатывается – закатывается».

И оно закатилось.

Там, где был златокованый щит, осталось взволнованное погасание света.

В воздухе тянулась золотая паутина.

Волосы ее, оттененные черным, чуть светились на вечерней заре.

Закат становился бледно-грустен и золотисто-атласен: гасло золотое, сияющее вино, пролитое на горизонте.

Точно его разводили водой.

Села на лавочку: «Вот так же, бывало, я здесь сидела.

«Сидела и думала о нем.

«Мы оба любили.

«Прошло это время. И вот я опять тут сижу.

«Сижу и вспоминаю прошлое».

Ветерок трогал их одежды.

Старец сидел, опершись на палку.

Поднял в пространство старое, старое лицо.

Удаленные вершины лесные то никли друг к другу, то вновь закидывались, еще зеленые, напитанные вечностью, сквозящей в зелени своим бледным золотом.

И лист за листом, обрываясь, сверкал.

Мир не беспеременен. Он мчится вперед – все вперед, все вперед.

Перебрасывает будущее в прошлое: летит – да, вперед – да, вперед.

У него есть крылья, чтобы лететь прочь от настоящего все вперед – ах, вперед.

Но это не значит, что прошлого нет.

Оно растет: временная струя бьет в подставленную чашу.

Когда наполнится чаша, перестанут изливаться в нее временные струи.

И прошлое вернется.

С грустью перебираем события, залитые временем:

«Мы оба любили – и вот я бела: бледна, как смерть».

«Пусть вы белы – бледны, как смерть, – ваши очи, дитя, сияют, как небо».

Она взглянула на друга просто и ясно.

Встала – ветер рвал ее черное платье.

На горизонте было ясное, винное золото, и она, повитая им, глядела вдаль.

Она глядела вдаль и говорила: «Ушел. Не вернется.

«Нет, он вернется».

Старик снял фуражку, заглянул ей синими, вещими глазами в лицо.

Он увидел на ланитах ее две слезы.

Протянулись облачка.

Разрезали золотую зеркальность отчетливыми, синими клочьями.

Остался только один винный кусок золота, да и он угас.

И вечность погасла на горизонте.

Ходили и говорили о прошлом.

Прошлое растет.

Все, что было, сохранилось в старинной чаше – поднялось.

Все, что было, не умерло: все, что было, плещется на поверхности.

Еще немного.

Остановится время: мир перестанет мчаться вперед.

И прошлое вернется.

В монастыре

Открыла глаза.

Перед ней виднелся бледно-бирюзовый океан осеннего воздуха.

Ей лицо обдувало душистым эфиром.

Вырос силуэт странника с просветленным, жемчужным лицом.

Солнечные кудри и золотая, легко раздвоенная бородка светились на вечерней заре.

Это был он, ее смутный сон.

Вдруг поднялась благословляющая рука его, осеняющая знаменьем, но черный клобук склоненной монашки закрыл от нее и странника, и бледно-бирюзовый океан.

Приподнялась.

Лежала в маленькой келье с открытым, светлым окном.

Сафирные чаши в окно плескались холодным ветром.

Странника не было.

Старица, опираясь на посох, вся склонилась над ней, смотря испытующе: «Видела, знаешь – нашу тайную радость».

В окне раздавался свист ветерка и грустно-знакомый шелест осенних листьев.

На бледной, небесной бирюзе трепетали, волнуясь, многошумные, красные березки.

Среди них засверкала черная одежда.

Из красных листьев выглянуло, как смерть, белое лицо юной монашки, пытливо глядевшей на нее.

Показался другой силуэт дряхлой старицы с четками в руках, и старица, отряхнув листочки, свеянные на вуаль, пошла к призывному звону.

Из листьев мелькал ее бархатный клобучок.